о1. Кличка:
Македонский
о2. Возраст:
16 лет
о3. Заболевание:
Эпилепсия
о4. Стая:
Четвертая

о5. Характер:
Македонский из тех людей, что всегда молчит. Он ни скажет ни слова, пока его будут отчитывать, не поднимет взгляда, который так старается спрятать. Тем более он не будет спорить, хотя вряд ли примет все сказанное на веру. Он живет в совершенно другом мире, видимом ему одному, хорошо скрываемом его несговорчивостью и нежеланием того, что было в Наружности.
Доверяться кому-то Македонский не любит. Поди доверься тут, когда до сих пор снятся сны о бритоголовых тенях из прошлого, тянущих к нему руки. Доверие-что то инородное, неестественное, чему ещё научиться надо. Оно дается с огромным трудом, едва ли не  с таким же, с каким работа ангелом. Но когда он пересилил себя, оказалось, что доверие, даже дружба-это совсем не больно.
С раннего детства свое мнение было для него непозволительной роскошью. То есть, если оно и было, он держал его подальше от людей вокруг. В Доме бы его выслушали, даже, может быть, прислушались бы, но Мак слишком боялся вновь быть замеченным. Боялся внимания, которое было обращено на него, особенно тогда, когда ловил на себе взгляды состайников в полнейшей тишине на Ночи Сказок, даже когда к нему просто обращались. Легче было выполнять всю "грязную" работу, помнить про ограничение, поставленное Сфинксом и быть молчаливой тенью, которая всегда вовремя подгореет воду для чая или вдруг окажется рядом, когда товарищу-коляснику нужна помощь. Он не жалуется, нет, ни на что и никогда, ведь он сам просил нечто, подобное Дому в молитве, и это было ему дано. Вопреки всему этому он умеет привязываться. Незаметно, ненавязчиво, и ни в коем случае не как собака к своему хозяину. К объекту своей привязанности он просто будет прислушиваться внимательнее, может, даже разговорится, что случается с ним нечасто.
А ещё ему нравятся чудеса. Скорее, не сами они, а их воплощение. Нет, Македонского не грело чувство, что он отличается чем-то от других, хотя оно было постоянным его спутником, но удовлетворение от самого процесса было почти мазохистским-ему нравилось ощущение освобождения других. Освобождения от дурных снов, от боли, порою даже от плохих мыслей, хотя часть их всегда каким-то образом отражалась на нем самом либо на физическом, либо на моральном уровне, как он сам освободился от своего прошлого, оставив в Наружности тяжелые цепи неволи. Чего, по сравнению с этим, стоили обкусанные до крови пальцы, когда страхи и мысли состайников принимали очертания его собственных, да бессонные ночи?
о6. Внешность:
С этим пунктом у меня небольшая проблема. Очень бы хотелось вот эту вот внешность:

да имени этого юноши я нигде не нашел. буду рад, если поможете с выбором или разрешите оставить его.

о7. Дополнительная информация:  
Ненавидит смотреть в глаза. Привычка обкусывать пальцы недавняя, но от неё теперь отделаешься вряд ли. Терпеть не может лимоны и запах лимонного сока, равно как и одежду белого цвета -отголоски прошлой жизни. Любит бездомных собак и иногда подкармливает их вместе с Горбачом. Ходит только в поношенной одежде, она "теплее". Так же является Ходоком, но изнанку не любит.

о8. Опыт игры:  
3 года
о9. Связь с Вами:
ася-619352646
1о. Пробный пост:
Снег взлетал вверх в перевернутом конусе света, неслышно стуча в окно под порывами сильного ветра. От такого количества белого цвета я ощущал себя неуютно, а ветер грозился достать меня своими мягкими холодными лапами, желая прорваться сквозь оборону окна. Лежать на подоконнике головой было неудобно, но я иногда делал так, когда все засыпали, чтобы поглядеть на низко нависшее над головой небо и ощутить легкое головокружение. Это чувство неудобства и тишины вокруг (все же, относительной, в Четвертой редко когда было тихо. Кто-то в углу, кажется, не спал и тихо слушал потрескивание неисправного приемника, но это вполне можно было назвать тишиной) удивительно отрезвляло, приглушало волны боли в ноющих пальцах и проясняло голову. Я почти позволил противнику-ветру околдовать себя, убаюкать, не забывая чутко прислушиваться к входной двери-Лэри ещё не было, и, возможно, он снова придет в совершенно невозможном виде. И тогда снова отмахивания, грубые толчки и ворчание вперемешку с бранью, пока мне наконец не удасться снова его успокоить и затолкать на его кровать. И в лучшем случае-перебуженная половина комнаты. Но в коридоре пока было тихо, один лишь ветер да шепот, то ли тяжелых хлопьев снега, то ли безмолвных стен.
Снег просачивался даже сквозь мою дрему, плотным белым пластом куда-то на дно памяти, ощущением холода в занемевших запястьях. Я понял, что это, только тогда, когда почувствовал вибрацию, в воздухе, почти ощутимую, слышную. Тут же встряхнулся, безошибочно выбрав взглядом виновника моего внезапного волнения- Курильщика. Беспокойство нарастало, импульсами ударяя в грудь, перемежаясь с ударами сердца. Закушенная губа отвлекала от покалывания в пальцах, искушающего, просящего-сними его, возьми этот сон,  унеси в руках, освободи состайника. Его сон был похож на паутину, липкую, вязкую, а он ворочался во сне, соскребая невидимые надписи со стены ногтями. Я подошел и сунул ему подушку, подбив её под головой, но это не помогло, только усилило ощущение -меня передернуло. И я не сдержался, украдкой покосившись на Сфинкса, я просто не мог больше ждать и бездействовать. В его сне было слишком много страха, слишком много невысказанных слов, слишком много молчаливого понимания и плохо контролируемого протеста; и если сон разума рождает чудовищ, то Дом делает их живыми, только и ждущими ночи, безмолвно кричащими. Я не мог больше выносить его кошмара и поднес  руку к его голове, и едва касаясь волос покрасневшими кончиками пальцев. Они моментально нагрелись, обожженные его мыслями, но руки я не убрал, почти ощущая сопротивление пойманных в ловушку чудовищ. Быстрые движения, озирание по сторонам делали меня похожим на вора, я и был вором, а ещё лжецом перед тем, кому я ничем не был обязан и кто с готовностью принял меня. Но ведь не было ничего плохого в краже обычного сна-все закончилось-постепенно стихающим эхом в ушах и полной тишиной, ни вибрации, ни треска приемника, ни шума дыхания. Сжав руку в кулак, я бросился из комнаты-скорее, к умывальнику, пока этот кошмар не разъел меня самого, пока не поглотило едкое чувство вины, которое не смоется с прохладной водой вниз, не будет заглушено шепотом стен или укрыто снегом. Дыхание смято, а руки жадно тянутся к струе воды в раковине, смывая с ладоней оглушающий тишиной крик. Вот и все, но чувство вины осталось, теперь-не смотреть в глаза, не поднимать головы, не искать оправданья, только, если возможно, прощенья. Я бы остался тут до утра, да, только вот, Лэри- в коридоре неровные шаги, пьяное бормотание и шелест касающихся стен пальцев, перебирающих давно выученные фразы.
И я возвращаюсь.